Дисклеймер. Все персонажи, имена и этнические принадлежности в этом тексте вымышлены. Любые совпадения случайны. Рассказ — выдумка не содержит оценок в адрес каких-либо групп и описывает выборы отдельных людей в жёстком контексте 1990-х.
Рассказ №4. Сожжённый
(псевдо-история 1990-е; слобода Дымково)
Когда построили большой мост, паром стал воспоминанием, а слобода — удобной паузой между прошлым и будущим. Паузы любят те, кто умеет читать карту наперёд. Дома пустели: кто-то переезжал «на правый берег жизни», у кого-то окна больше не зажигались. На левом берегу — Заречный парк, пляж с золотым песком, длинная линия участков. Бумаги назвали это «зоной повышенной инвестиционной привлекательности». В разговоре — лакомый кусок у воды.
В 1990-е в окрестностях — Зониха, Нововятск, Кирово-Чепецкая сторона — поселилось много разных приезжих семей. Среди них — семья Милоша и Богданы: девять детей, тесный дом, строгие правила.
Три запрета Милоша звучали одинаково спокойно: не трогать огонь, не брать грязные деньги, не унижаться попрошайничеством.
Богдана зарабатывала «чтением линий» и мелкой торговлей — ремесло, которое в любые эпохи зовут «на хлеб». Дети — Зара, Лаура, Злата, близнецы Штефан и Михей, малыши Больбо и Джоржи, старший Эмилиан… и Тоффик — быстрый, ловкий, уже в одиннадцать знающий, кому передавать слова и кому приносить тишину.
Тем временем на слободу пришёл новый новояз: «операции с недвижимостью», «маневренный фонд», «выгодная сделка». «Риэлторы» заходили в дома открыто: «рубль, кнут и пряник». Кто-то соглашался. Кого-то уговаривали. Несколько участков стояли насмерть — как будто древесина помнила, что и она числится в учёте.
Среди этих домов был один — мастерская, последняя, где ещё хранился шёпот форм. Старики называли её по фамилии мастера: дом-мастерская Константина Николаевича Исупова. Мы будем называть его проще: «дом, где делали лица».
Предложение пришло вечером. Тоффику пообещали 100 000 рублей и «уважение». Инструкция краткая, как ведомственное письмо: дождаться темноты, проверить ветер, подложить «материал», уйти тропой к воде.
Он вспомнил запрет отца — не трогать огонь. Отказался. Ему ответили цифрой. Цифры — это язык, который объясняет любые «почему». Он согласился.
Газеты потом напишут сухо: «28 августа 1997 года на пожар выехали пять расчётов; прибыв через тридцать минут, предотвратили переход огня на соседние строения; дом сгорел полностью».
Ведомство отметит: «Локализовано. Причины устанавливаются».
В новоязе это зовут «санитарной очисткой квартала».
Но в ту ночь было то, чего не слышат отчёты: треск гипса, который не горит, а белеет; глухой стук постамента, не терпящего одиночества; хлопок воздуха, когда форма падает на пол и никто уже не поднимет её за ребро — продолжить «Народы и типы России». Дом, где делали лица, сложился внутрь себя и стал пеплом. В пепле остались белые дорожки — как крошка мела на школьной доске. По ним можно прочитать имена. Бумаге читать некогда.
Утром участок назвали «перспективным». Перспектива — удобное слово: в нём нет прошлого. Через месяц в городских разговорах осталась только цифра: квадратные метры у воды. Имя мастера выцвело, как надпись на двери, которую сняли «для профилактики».
Тоффик получил деньги и — тишину. Сначала тишина кажется наградой. Потом — процедурой. Он стал обходить берег: запах перегоревшего дерева возвращал белый, который липнет к пальцам и памяти. Когда его спрашивали «как дела», он отвечал правильно: «всё по плану». Планы — это то, что заменяет людям совесть в эпохи больших перемен.
Светлая вставка (голос Лауры)
За день до пожара Лаура видела чужую машину у мастерской. Она не умела читать номера вслух, но умела рисовать: срисовала цифры на обороте школьной тетради. После пожара она первой принесла листок соседу-сторожу и сказала, куда уехала машина. Листок лёг в начало списка имён, которых в слободе раньше называли «помогающими с переездом».
Позже Лаура принесла ещё одну вещь — обрывок бумажной описи с чердака сарая: на нём осталась строка «постамент общий (пара) — 1 шт.» С этого обрывка начался «Каталог-тень»: вещи иногда возвращаются по бумаге, если у бумаги найдётся свидетель.
Вечером Милош, взяв трость для равновесия, вывел Тоффика к воде.
— Огонь мы не трогаем, — сказал он просто.
Он не произносил громких слов. Он не говорил «стыд» и «вина». Он назвал три запрета заново, будто делал новую отливку. Слова легли ровно, как свежий гипс, оставшись на всегда у левого берега Вятки .
Город тем временем выучил новые формулы: «вывод из жилфонда», «переселение», «освобождение площадки». Формулы работали без людей: домам становилось тихо от самих слов. На месте мастерской поставили табличку «Проход запрещён». Ветер её качал. Ветер читать не умеет.
Из Инвентарной книги №0
1997/СЖ-1: «Объект: дом-мастерская К. Н. Исупова. Действие: уничтожение огнём. Основание (по справкам): неустановлено. Факт: «сожжён». Состояние: утрачено целиком».
1997/СЖ-2: «Реакция ведомств: локализация. Формулировка: “санитарная очистка”. Социальная польза: “повышение привлекательности прибрежной зоны”».
1997/СВ-Л: «Свидетель: Лаура (дочь Милоша и Богданы). Передано: карандашная запись госномера, обрывок описи “постамент общий (пара) — 1 шт.” Принято в фонд “Каталог-тень”».
1998/ЭТ-0: «Этничность участников: не относится к предмету учёта. Индивидуальная ответственность: установлена частично».
Примечание составителя: В погоне за квадратными метрами сгорают кубические сантиметры истории. По белой крошке в пепле можно восстановить высоту постамента, складку драпировки и длинную тень от таблички «Проход запрещён».
Я ставлю точку. Точка катится по строке и становится печатью. Печать — по-прежнему круглая. Всё остальное — под углом, чтобы легче было выносить.